Рубрики: 
В ту осень мне довелось побывать в Доме престарелых. Редактор поручил написать статью об одинокой старости, вот и стала гостьей в «последнем причале» для тех, кто слово «было» произносит чаще, чем «будет»…
Это был не самый легкий репортаж, но с заданием я справилась. Правда, как ни старалась, забыть о нем даже в сумасшедшем ритме журналисткой жизни не смогла. И по сей день, с наступлением поздней осени, каждое утро я открываю окно, чтобы выложить угощение для синичек. Эти звонкие пичуги – наследство, доставшееся мне от 90-летней старушки, Елены Титовны, бабы Лели, как ее все называли.
Старики – самые лучшие рассказчики, главное — слушать внимательно и не разреветься предательски в какой-то момент: к чему им видеть ваши слезы, когда пролито столько своих?
Да будет свет…
Маленькая, сухонькая бабушка Леля не знает, куда меня усадить, волнуется и теребит поясок махрового халата в фиолетовых ромашках.
— Ой, доченька, как ты угадала, что я люблю «Птичье молоко»? Спасибо, моя детонька. А как цветочки эти называются? Хризантемы? Красивые. Надо у Никитичны вазочку попросить, подарок твой поставить.
Словно из-под земли вырастает Никитична с пестрой вазой в руках, из чего я делаю вывод: велось тайное подслушивание. Показываю на коробку конфет и предлагаю угоститься. Шустрый «агент» с радостью тянется за лакомством, баба Леля меняется в лице:
— Никитична, у тебя же диабет! Куда полкоробки заграбастала?
— Николая Петровича угощу, — парирует визитерша и поспешно удаляется с «добычей».
— Вот до чужого падка! – по-детски огорчается бабушка Леля. И тут же выдает коварный замысел. – Доченька, а ты ко мне еще придешь? Вот и хорошо. Принеси, пожалуйста, в следующий раз не конфет, а несоленого сальца кусочек. На него Никитична точно не позарится – ейный ухажер Петрович сало не жалует, а я подружек своих накормлю.
Видя, как у меня от удивления брови поползли под челку, поясняет:
— Синичек я подкармливаю, люблю пташек веселых. Как на рассвете заслышу их свист, еще не проснувшись, знаю: слава Богу, утро наступило, пережила я ноченьку. Шибко боюсь ночью помереть – кому ж охота до утра лежать одному? А синички мне и насвистывают, мол, не бойся, старая, не прибрал тебя Господь еще. Хорошо мне с птичками, а без них одиноко. Когда одна, плачу я, старое вспоминаю, Мишеньку моего…
— Почему одна? Родные вас не навещают — дети, внуки?
— Отчего же… Приходят и внуки, и дочка. Аккурат на следующий день после пенсии. Мне-то, доченька, ничего не нужно, я здесь на всем готовом, а им помогать надо. Леночка институт заканчивает, Митя учительствует – зарплата копеечная. Зять, почитай, второй год не работает, а Зинаиде, дочери моей, одной их тянуть – не сахар. Вот и делюсь…
— Бабушка Леля, а что чаще всего вспоминаете?
— Да все, детонька, всю жизнь мою. Порой не помню, что на завтрак ела, а вот что было давным-давно – ничего не забыла. А мне ведь уж 91 годок, доченька…
Из дома родного подальше
— Трое нас у родителей было, я да двое братьев. Мать перед войной от тифа померла, отец на моей ровеснице женился, 18-летнюю мачеху в дом привел. Гляжу, расцвел родитель, гоголем ходит, на нас с братьями чуть не волком смотрит – мешаем ему с молодушкой миловаться. А тут ко мне Антон посватался, жил с матерью на соседней улице. Грех на мне, не любя замуж пошла, лишь бы дома не оставаться… Антон в органах служил, был на 10 лет старше.
А вскоре война началась. Супруг мой собрал тревожный чемоданчик и отбыл на вокзал, больше не довелось нам увидеться. На память о себе оставил свекровь престарелую да дочку трехмесячную, Зиночку. Не кори меня, деточка, но большого горя от своего вдовства я не испытала. Хоть и нехорошо так о покойнике, да скажу – холодный был, жестокий. Уж не знаю, зачем он вообще женился – сутками дома не бывал, ни мать, ни я с дочкой милы ему не были. Ну да Бог судья…
Оставила я Зиночку со свекрухой, а сама устроилась в госпиталь. И началась наша «гастрольная» жизнь. Армия наступала, мы, «по медицинской части», следом шли…
Мужняя жена
— Доченька, а ты замужем?
— Не успела еще, бабушка, какие мои годы!
— Правильно, не торопись. Верно сказано: «Счастье и за печкой найдет», помяни мое слово… Я уж и не думала, что второй раз под венец пойду. Война, мужиков не хватает, а девчат да молодых вдов – хоть пруд пруди. У меня Зиночка малая да свекровь старая – кому нужна с «живым приданым»?
И все же повстречала я его, моего Мишеньку. Старший лейтенант, высокий, пригожий, обходительный. Ой, доченька, уж и вспоминать неловко! – баба Леля счастливо хохочет, прикрывая глаза пергаментной ладошкой. Я понимаю: именно «неловкие» воспоминания и составляют «золотой запас» ее памяти, их-то она и воскрешает раз за разом. Ни о чем не спрашиваю, лукавая собеседница сама пускается в откровения. Что ж, женщина в любом возрасте остается женщиной…
— Как свекровь моя прознала про Мишенькины ухаживания, так сразу дала напутствие: «Ты, Елена, себя строго блюди. Знаешь, как старики говорят: «Хорошая слава в коробочке лежит, а дурная по дорожке бежит». Ничего ему не позволяй. А то подумает: раз дите у тебя есть, так все можно. Вот женится – пущай хоть ложкой ест».
И снова смущенный, почти девичий смех бабы Лели.
— Да только зря свекровь переживала, деликатный был Мишенька… Поженились после войны, и Зиночка, и свекровушка его полюбили как родного. Да как не любить? Ласковый, добрый, на все руки мастер, меня иначе как Лелечка не называл. А когда я Славика родила, Мишенька и вовсе голову от любви потерял, на руках носил, ничего по дому делать не дозволял. Да и я в нем души не чаяла!..
Мы тогда на Западной Украине жили, во Львове – где победа застала, там и остались. Неспокойный был край, лютовали бандеровцы хуже фашистов. Дня не проходило без пропажи и убийства русских — вот как окаянствовали! Вроде бы и война прошла, а мы по-прежнему в страхе день встречали… Не знаю, как бы я без Мишеньки своего, выжила бы или нет – одному Богу известно. А за ним – как за каменной стеной…
Все под одной крышей
— Бабушка Леля, как же вы здесь, в России оказались?
— Так ведь Зинаиде в институт поступать время пришло, поехала дочь к родственникам, да там и задержалась. Вышла замуж, детки появились — Митя и Леночка… Меня дочка перевезла из Украины недавно, три года назад. Когда я похоронила уже и Мишеньку, и свекровь, и Славика. У сына инфаркт случился… Не должны, детонька, родители детей переживать, неправильно это…
Баба Леля беззвучно трясется, по морщинистому личику градом катятся слезинки. Я обнимаю рассказчицу, ощущая сквозь толстую ткань халата ее ужасающую худобу, почти бестелесность. Она понемногу успокаивается, и печальное повествование течет дальше, изредка прерываясь горькими вздохами и всхлипываниями, рвущими сердце на части.
— Я не жалуюсь, доченька. Да все-таки лучше б мне было оставаться во Львове, рядом с родными могилками. А тут приехала пятой в двухкомнатную квартиру. Сама посуди, какая может быть жизнь? К Леночке жених ходит, стесняется внученька старости и глупости моей. Митя злится, что я ванну занимаю надолго. Зинаида тоже раздражается. Я, детонька, помочь хочу, а выходит все наперекосяк – забывчива стала. То в борщ гречневой крупы всыплю, то в окрошку свеклы накрошу. Чую, в тягость я им. Подумала я да и решила в дом престарелых уйти – среди других «умалишотов» моя рассеянность вроде как и незаметна будет. Сказала им вечером, промолчали. Митя потом подошел, обнял: «Бабуль, тебе там лучше будет. А мы тебя навещать станем».
Не соврал, навещают. Здесь мне неплохо: комната отдельная, телевизор, санузел на двоих с соседкой. Так ведь раньше на пятерых был! Вот только одиноко, мочи нет, детонька… Лишь подружки-синички у меня остались… Да и старики – злые они. От беспомощности, от покинутости своей. Вон у Николай Петровича сын – большой человек, судья. А для отца родного места в сыновних хоромах не нашлось, сюда свезли. Теперь Петровичу ни медсестры, ни обитатели здешние проходу не дают, все дразнят судейским подкидышем. Сын Петровича не забывает, каждую неделю приезжает с подарками. А когда уезжает, Петрович его подачки нашим раздает и закрывается в комнате до утра. Известное дело, плачет да смерть призывает…
Так ты про сальце несоленое не забудь, доченька, ладно?
Распахнув окно…
Через две недели я вновь приехала в Дом престарелых. Привезла и сальца для синичек, и «Птичьего молока» для бабы Лели. Зашла в ее комнату – никого. Кровать заправлена, вещи куда-то подевались. Может быть, спросить у дежурной медсестры?
— Здравствуйте, я к Елене Титовне. Что-то не видно бабулечки моей.
— А… Помню вас, корреспондент из газеты. Значит, ничего не знаете…
— Чего не знаю? Бабу Лелю забрали? Дочка к себе увезла?
— Забрали, точнее, сама ушла. К Мишеньке своему, к сыну. Все вспоминала их в последние дни. Радостная такая ходила, будто светилась изнутри… Днем с соседкой пошла на прогулку синичек кормить, да сердце прихватило. Присела на лавочку, улыбнулась и все…
Значит, бабушка Леля ушла в мир иной не ночью, как боялась, и ей не пришлось быть одной…
…Ноябрь в этом году ветреный, холодный, птахи так и жмутся поближе к человеческому жилью. Распахиваю окно и выкладываю на подоконник кусочки несоленого сала, через несколько минут на роскошное угощение слетается стайка синичек. Одна из пичуг сидит особнячком и смотрит на меня внимательным и, как мне кажется, благодарным взглядом. Ну, хорошая моя, тебе больше не одиноко среди звонких подружек?
Последние комментарии